Основные положения Устава ООН, включая принцип единогласия решений, принимаемых Советом Безопасности, разрабатывались на заключительном этапе Второй мировой войны руководителями стран антигитлеровской коалиции. К тому времени было вполне очевидно, что результатом победы над нацистской Германией и ее союзниками станет не чье-либо исключительное господство в мировом масштабе, а какая-то форма раздела в зонах прямого контроля, сферах влияния и т.п. Этим был обусловлен поиск такой системы послевоенного мироустройства, которая, обладая необходимым запасом прочности, будет учитывать ключевые интересы великих держав.

      Официальная история ООН начинается с Лондонской декларации и Атлантической хартии (1941), за которыми последовала в январе 1942 года Декларация Объединенных Наций, подписанная в Вашингтоне представителями 26 государств, находившихся в состоянии войны со странами «оси». Но детальное обсуждение вопросов, связанных с созданием новой международной организации, было впервые произведено на Московском совещании министров иностранных дел СССР, США и Великобритании в октябре 1943 года. Затем стороны вернулись к обсуждению этих проблем на конференции в Думбартон-Оксе, пригласив к участию в рабочей дискуссии представителей Китая (август-сентябрь 1944). Таким образом был впервые намечен состав эксклюзивного клуба, в котором будут представлены позже постоянные члены Совбеза.

      После встречи в Думбартон-Оксе остался нерешенным вопрос о процедуре голосования в ООН – один из острейших в ходе переговоров. Реальное согласие по этому пункту было достигнуто в феврале 1945 года участниками знаменитой Ялтинской конференции.

      В Ялте были окончательным образом согласованы планы союзников в отношении Германии и послевоенного раздела Европы, включая существенное «смещение» Польши на запад (за счет установления границ по линии Керзона, Одеру и Нейсе). Тогда же определилось, что Франция войдет в число победителей и получит в Германии свою оккупационную зону – вместе с членством в контрольном совете создаваемой союзниками администрации.

      Этот статус явно противоречил реальной роли, которую сыграла Франция во Второй мировой войне, подписав в июне 1940 года поспешное соглашение о капитуляции. В течение последующих четырех лет ее сырьевые, промышленные и административные ресурсы были полностью предоставлены в распоряжение гитлеровской Германии, и счесть все это второстепенной частностью («предательство Петена»), отождествив французскую нацию с генералом Де Голлем да десятком подпольных журналов, оказалось возможно лишь потому, что так было выгодно победителям. Реальное распределение французского действия (и бездействия) в годы Второй мировой войны скорее располагало к тому, чтобы рассматривать Францию как союзника нацистской Германии.

      Столь же неадекватной общеизвестным историческим обстоятельствам явилась позиция победителей в отношении Австрии, которая задним числом была записана в жертвы агрессии, тогда как в действительности являлась полноправной частью Третьего рейха и главной кузницей его кадров. Обусловленная политическими расчетами снисходительность союзников избавила австрийцев от последовательной денацификации и мучительной переоценки своего прошлого, а для Франции она обернулась еще более ощутимым результатом: постоянным членством в Совбезе.

      Несмотря на достигнутое в Ялте взаимопонимание, дискуссия о процедуре голосования в ООН продолжилась на конференции в Сан-Франциско (июнь 1945). Вот что сообщает в данной связи Большая Советская Энциклопедия: «Сан-Францисская конференция проходила в обстановке острой борьбы… Стремясь заставить СССР и его союзников подчиняться в ООН решениям враждебного Советскому Союзу механического большинства, некоторые государства (главным образом латиноамериканские страны) пытались предоставить Генеральной Ассамблее такие же права, как и Совету Безопасности, возражали (Австралия, Канада, Нидерланды и др.) против принципа единогласия постоянных членов Совета Безопасности при решении всех политических вопросов. Эти попытки не увенчались успехом благодаря твердой позиции СССР. Принцип единогласия был принят».

      Игнорируя полемическую окраску приведенной цитаты, следует признать, что принцип единогласия в Совбезе действительно стал основой нового миропорядка на последующие полвека. Использование силы от имени ООН было возможным только на основе решений, вынесенных Советом Безопасности, а эти решения требовали единодушного голосования сначала семи, а затем девяти членов Совбеза, включая всех его постоянных членов: США, Великобританию, СССР (Россию), Францию и Китай.

      Ситуация изменилась во второй половине 90-х годов, когда на Балканах было предпринято международное военное вмешательство от имени НАТО, и это было расценено многими как крушение прежнего, ялтинского, миропорядка. В наибольшей степени таким развитием событий оказалась задета Россия, лишившаяся де-факто ключевых полномочий, которыми она располагала в Совбезе (право вето). Гражданам России – и не только им – было ясно, что новая ситуация в мире отражает реальную утрату российских позиций, в обмен на которые не предлагалось тогда ничего.

      Исламские страны, критикующие теперь США за готовность действовать против Ирака без обязательной санкции Совбеза, были во второй половине 90-х годов, напротив, очень довольны: ведь вмешательство НАТО на Балканах осуществлялось в интересах боснийских и косовских мусульман. Но двурушие подобного рода не снимает вопросов, порождаемых сегодняшней позицией Белого дома, которая получила на этой неделе дополнительное подтверждение в обращении президента Буша к американскому народу.

Новая империя

      Разумеется, в данной статье невозможно претендовать на исчерпывающий анализ сложнейших последствий разрушения «старой Ялты» и отсутствия новой. Здесь нам придется сосредоточиться на позиции США в отношении ООН, с одной стороны, и на связанной с этим конъюнктурой в Совбезе, с другой. При этом иракский вопрос послужит нам очень удобной, но, в общем-то, случайной моделью, которая воспроизводит столкновение отнюдь не сводящихся к нему интересов.

      Выступая 8 октября в Цинциннати, Джорж Буш вновь заявил, что, если Саддам Хусейн, которого он назвал «кровожадным тираном» и «учеником Сталина», не разоружится добровольно, его принудит к этому международная коалиция, возглавляемая США. Американский президент коснулся в своем выступлении вопроса о роли ООН, подчеркнув, что неспособность этой организации обеспечить выполнение собственных резолюций заставит Соединенные Штаты действовать самостоятельно. Ранее в том же духе высказывались многие представители вашингтонской администрации, включая министра обороны Дональда Рамсфелда, заявившего месяц назад, что способность Белого дома «принимать и осуществлять на практике правильные решения важнее единодушия союзников».

      Таким образом, США настойчиво демонстрируют всему миру, что действовать против Ирака они готовы без чьей-либо санкции, используя старую – десятилетней давности – резолюцию Совбеза как формальную зацепку, правовая несостоятельность которой им самим очевидна. Эта тактика приносит плоды, убеждая многие страны в необходимости искать свое место в формируемой американцами коалиции: ведь если противиться Белому дому по существу бесполезно, следует вести себя так, чтобы действия США тебя не задевали и не унижали.

      Среди постоянных членов Совбеза только Великобритания твердо стоит на стороне президента Буша, требуя новых, более жестких решений в отношении Ирака. Некоторые комментаторы говорят в данной связи о вызревании новой макрополитической ситуации, при которой «англо-американская империя» идет на смену ООН в качестве главной силы, способной следить за порядком в изменившемся мире.

      Сразу же после событий 11 сентября я процитировал на этих страницах заявление выдающегося британского мыслителя Пола Джонсона, сказавшего тогда, что адекватным ответом на «терроризм» является колониализм. Год назад было трудно предугадать, что это высказывание окажется путеводным, но последующее развитие событий доказало, сколь точен был Джонсон в своей оценке сложившейся международной ситуации.

      Израильский исследователь Йешаягу Бен-Аарон отмечает в «Гаарец» многочисленные признаки нового отношения к идее англо-американской империи в интеллектуальных кругах по обе стороны Атлантического океана. Лондонский «Экономист» посвятил этому явлению специальный выпуск своего приложения, предварив обсуждение темы следующими словами: «Новый термин – империя – звучит в последнее время все чаще и чаще. Еще недавно этот термин казался слишком дерзким и одиозным, но теперь об империи сочувственно говорят участники многочисленных семинаров, политологи и журналисты».

      В том же выпуске была опубликована статья, содержащая такое наблюдение: «Об американских военачальниках многие отзываются теперь как о новых «проконсулах», приписывая Соединенным Штатам те возможности и обязанности, которые прежде считались имперскими. При этом подразумевается, что США способны устанавливать международные законы и, в то же время, действовать им вопреки, когда это служит их интересам».

      Бен-Аарон упоминает также статью, опубликованную недавно в «Обзервере» Робертом Куппером, политическим советником и спичрайтером британского премьер-министра Тони Блэра. Ее название говорит само за себя: «Почему нам все еще необходимы империи?». Главный тезис статьи: империализм обязан избавиться от своих комплексов и заново заявить о себе как о решающей регулятивной силе в международной политике.

      Публикации лондонских газет можно было бы счесть индикацией интересной, но недостаточной, однако собственные высказывания президента Буша служат ей подтверждением. В своей речи по поводу первой годовщины событий 11 сентября Буш откровенно сказал, что Соединенным Штатам следует «своевременно предупреждать появление всякого военного конкурента в будущем», решая самостоятельно, когда та или иная сила становится для них источником опасности и что в этом случае следует делать.

      Таким образом, о вызревании новой макрополитической ситуации, которая характеризуется реальной готовностью США и Великобритании принять на себя имперскую роль, говорят в последнее время многие признаки. Главным в этой связи становится следующий вопрос: в какой мере другие страны готовы подобную роль за англо-американским альянсом признать?

Страх и ревность

      В этом плане чрезвычайно красноречивым является сегодняшнее распределение позиций постоянных членов Совбеза, где Соединенным Штатам и Великобритании с разной твердостью противостоят Россия, Франция и Китай. Перспектива постепенной девальвации собственного статуса и влияния в международной политике болезненно воспринимается каждым из этих государств, но на их отношении к происходящему сказываются и другие факторы, сильно рознящиеся в каждом конкретном случае.

      Китай исходит из того, что он неизбежно окажется главным антагонистом Запада в ближайшие десятилетия. Владимир Соловьев, предсказывавший в «Трех разговорах об антихристе», что XX век станет эпохой всеобъемлющего конфликта желтой расы с европейской цивилизацией, ошибся, как минимум, на сто лет, но кое-что угадал правильно. Во всяком случае, сегодня и Вашингтон, и Пекин смотрят друг на друга с нескрываемой настороженностью, предвидя неминуемость своего столкновения.

      Но для того, чтобы оно совершилось, Западу надлежит пережить опередившей его конфликт с мусульманской цивилизацией, ставший для большинства аналитиков настоящим сюрпризом. Исторические комплексы ислама и вызревание в его среде агрессивной идеологии, имеющей на сегодняшний день чрезвычайно широкое распространение, не были оценено своевременно. Даже теперь связанные с этим факты упорно отрицаются многими как совершенно «лишние», ни в какую схему не вписанные, всем расчетам противоречащие.

      Но отрицать очевидное можно, не ощущая на своих плечах бремени ответственности, а как быть тем, кто призван к принятию судьбоносных решений? Вот и складывается ситуация, при которой отрицание уже произошедшего столкновения с исламом остается возможной позой для европейского интеллектуала, тогда как реальная политика Запада и, в первую очередь, «англо-американской империи» строится с учетом наблюдаемых фактов.

      Вернемся, однако, к Китаю. Следя за происходящим, Пекин не испытывает ни малейшей заинтересованности в том, чтобы ускорить победу Запада в этом «неплановом» столкновении с исламом. Во многих случаях Пекин откровенно разыгрывает исламскую карту в собственных интересах, но – на локальных площадках, избегая прямой, обоюдно осознанной конфронтации с США. И китайская роль в Совбезе является отражением позиции, рассчитанной на то, чтобы дать Западу и исламу увязнуть в как можно более долгой «войне на истощение». Решительные действия сторон, включая планируемое американцами свержение Саддама, китайцами не приветствуются.

      Континентальная Европа, представленная в Совете Безопасности Францией, находится в крайне двусмысленном положении. С одной стороны, она осознает тот бесспорный сегодня факт, что с прекращением холодной войны и уже свершившимся разрушением «старой Ялты» мир стал очень опасным местом. Это, казалось бы, располагает к определенному сочувствию в отношении тех идей, которые подразумевают необходимость новой имперской силы. Но сама континентальная Европа составить такую силу сейчас не способна, и ей приходится соотноситься с предлагаемой опцией, то есть с геополитическим господством англо-американского блока. Понятно, какую ревность будит в сердцах европейцев эта перспектива.

      Кроме того, Европа связана с исламским миром многими нитями, включая жесткую сырьевую зависимость, многомиллиардные экономические интересы и произошедшие изменения в культурно-демографическом составе собственного электората. В своей совокупности эти факторы заставляют европейских политиков оппонировать наиболее жестким ходам Вашингтона и Лондона, направленным на превентивное обострение тех противоречий с исламом, которые европейцам хотелось бы сгладить.

      После 11 сентября прошлого года в Европе наблюдался всплеск солидарности с США, симптомом которого стал тогда заголовок чопорной парижской газеты: «Сегодня все мы – американцы». Но по прошествии одного года на смену этим чувствам пришел подчеркнутый антиамериканизм, побуждающий европейских политиков сравнивать Буша с Гитлером.

Российский ракурс

      И, наконец, Россия. Ее относительную сдержанность многие связывают сейчас с достигнутой договоренностью о Грузии: дескать, Путин не протестует в связи с намерениями Буша лишь потому, что ему обещана американская снисходительность в отношении российских планов, имеющих своей целью смещение Шеварднадзе. Но в действительности позиция Москвы определяется более сложными факторами.

      События 90-х годов отчетливо показались, что для обновленной России не находится места в Западном сообществе, будь то приемлемый для нее характер отношений с США, членство в НАТО или Евросоюзе. Затем последовало «столкновение цивилизаций», затмившее мелкие игры в Восточной Европе, и Запад, в лице Вашингтона, был должен по-новому определить свои интересы. В складывающейся сегодня ситуации главным для России становится вопрос о том, предлагает ли ей президент Буш достойное место в своем миропроекте. Пусть он будет имперским, этот миропроект, но какое место отводится в нем России?

      Буш неоднократно пытался убедить Путина в том, что он видит грядущую роль России принципиально иной, нежели роль Китая. Иными словами, Россия находится для США «по эту сторону баррикад», она вовлечена в их культурно-политическую ойкумену и мыслится ими как потенциальный союзник. Но что это значит на практике? Что реально предлагается России уже сейчас в обмен на ее готовность поддержать объявленную американским президентом войну «международному терроризму»?

      Если бы дело сводилось к одним лишь расплывчатым заверениям Буша, Россия занимала бы сейчас куда более жесткую позицию по иракскому вопросу, мобилизуя имеющиеся у нее ресурсы поддержки в исламском мире. Да и грузинской договоренности – важной для Путина, но все-таки частной – было бы недостаточно для того, чтобы Кремль уклонился от активной контригры на иракском поле. И если мы хотим отметить ключевой момент в российской позиции, которая лишь формальным образом следует франко-германской сцепке в ООН, нам нужно будет назвать реальную роль ислама в отношении современной России.

      Эта роль осознается сегодня многими как подрывная и разрушительная. «Многими» – конечно, не всеми. Реальный интерес российской элиты, связанный с исламским миром, оценивается в миллиардах долларов, а, кроме того, существует свое мусульманское население и объективный кризис доверия к США, характерный в последние годы для самых широких слоев российского общества. В этих условиях декларативная лояльность политическим планам Белого дома до крайности затруднительна, но президент Путин представляет, похоже, именно тот сегмент российской элиты, который не желает или не может закрыть глаза на связанную с исламом угрозу.