Шимон Перес влюблен в Интернет, как Ромео, наконец-то отыскавший Джульетту. Или как шаман, трепетно прижимающий к груди свой шаманский бубен.
    И Шимон Перес бубнит: Интернет - это мир будущего, мир XXI века, и он, этот мир, уже здесь, с нами. Интернет переворачивает все старые представления: если раньше учились, чтобы знать, то теперь нужно знать, чтобы учиться, и только Интернет в силах справиться с этой головоломкой.
    Рядом с Интернетом, усиленные и поддержанные им, вышагивают демократия, экономическое процветание, права человека и общество, основанное на равенстве всех его граждан, ибо перед Интернетом все равны.
    Интернету нет дела до национальности, вероисповедания и цвета кожи того, кто нажимает на клавиши, - ведь и у самого Интернета нет национальной принадлежности. Рассудите сами: разве не смешно говорить об американском, европейском, африканском или арабском Интернете?
    (Рассудила: об африканском и арабском действительно смешно.)
    Интернет - общечеловеческая ценность, перед ним бессильны национально-государственные границы, он созидает новую солидарность. Перед лицом Интернета мы обязаны пересмотреть наши устаревшие идеологии, отбросить предрассудки и т. д., и т. д., и т. д...
    (Последний раз размышления Ш. Переса на интернетную тему я внимательно выслушала по 3-му каналу израильского TV в середине августа.)
    Когда Ш. Перес говорит об Интернете, лицо его светлеет, а голос сияет, как у поэта, читающего свежесочиненные стихи: чувствуется, что в Интернете он обрел то, что чуть было не потерял безвозвратно в связи с безвременной кончиной Интернационала и международной солидарности трудящихся.
    В своей вере, надежде и любви к последнему чуду технической мысли пророк нового Ближневосточья не одинок - в затылок ему дышит толпа великих теней, гигантов мысли, отцов, дедов и дядей демократии и всеобщего благоденствия.
    Так некогда "неистовый Виссарион" со слезами умиления на глазах следил за укладкой шпал первой в стране железной дороги, по которой Россия на всех парах помчит в светлое будущее.
    Будучи пророком, Белинский даже точно знал время прибытия и не утаил его от своих современников: 1941 год. Прямо как в воду глядел, отчего и попал пальцем в то самое небо, где сталинские соколы намертво схватились с гитлеровскими ястребами.
    Следующее за Белинским поколение в образе Мессии грядущего дня видит уже не пар и шпалы, но ланцет и пинцет: прогрессивное студенчество с восторгом наблюдает конвульсии распятой лягушки, прозревая в них схватки нового мира, в котором нет религии, лжи и насилия, а человек в нем работник.
    Было и так: заглянув однажды на передовую манчестерскую мануфактуру по делам своего свечного заводика, прозябающего где-то в Вестфалии, Фридрих Энгельс окинул пытливым оком неприветливое помещение, зверского вида механизмы, понурых рабочих - и вмиг просек: кентавр из паровой машины и пролетария - это и есть тот апокалиптический зверь, который захоронит этот неправильный (читай: неправедный), негодный и стертый, как старый фартинг, мир. А затем.
    И вот уже склонившийся над рукописью твердолобый мечтатель выводит формулу всеобщего счастья, коему для начала надлежит озарить одну, отдельно взятую темную страну: "Коммунизм есть... власть плюс электрофикация..."
    Эта эстафета веры в спасительную и преобразующую роль науки и техники передавалась, подобно олимпийскому факелу, от одного исполина к другому, пока не забрела на нашу пустошь.

    ...На Востоке время круглое, как солнце, луна или живот беременной женщины. Это сезонное время, послушно и сонно воспроизводящее природный цикл восходов, закатов, зачатий и умираний.
    Ходи себе по времени, как лошадь в чигире, - это такой водопроводный снаряд для поливки садов, виноградников, бахчей, баштанов...
    Лошадь вертит стоячий вал, этот обращает шестернею лежачий вал с колесом, через колесо над колодцем-копанью на веревке перекинута круглая цепь ковшей-бадеек; они черпают и выливают воду опрокидкою через колесо в корыто, откуда она растекается скатными канавками...
    А поднимешь от корыта глаза к небу, и тут же они упрутся в круглую звезду Чигирь - утреннюю Венеру, восходящую и заходящую, как чигирная бадья.
    Главное искусство - расположить канавки. Расположишь правильно - и время произрастет собственными силами и соками, неспешно, как зерно в земле, как плод в чреве...
    Райское блаженство!..
    Но давным-давно евреи (а вслед за ними христиане) встрепенулись, вышли из биологической комы, разомкнули и разогнули окружность, вытянули ее в прямую линию, обозначили начало, наметили конец, натянули, как тетиву, и запустили в пустоту, определив направление и. цель полета.
    Природа получила отставку в качестве естественной среды обитания человека, -ею стала История: целенаправленное пребывание во времени.
    Так был открыт Запад.

    И тут зашевелилось во мне нехорошее подозрение: а что как, вернувшись на Восток, в место своего изначального проживания, т. е. описав полный круг в пространстве, мы замкнули Время?
    Пусть на время, пусть не время вообще, не всеобщее время (хоть и здесь есть над чем подумать), пусть только собственное, еврейское время, но замкнули..
    (Не потому ли так распространена в разговорном иврите малоприятная, но многозначительная идиома: "маагаль нисгар" -"круг замкнулся"?..)
    А в окружности, известное дело, что конец, что начало - все едино, любая точка содержит свойства всех остальных.
    Если мои опасения верны, мне не нужно нырять в глубь веков, чтобы подсмотреть ход еврейского времени, - там, в глубине, темно, пыльно, страшно и чересчур давит масса танахических аналогий, - нет, я воспользуюсь свойствами окружности и сведу конец века с его началом.
    Пусть время действия будет 1903 год, а место действия - Россия.
    Ранний рассвет XX века, почти неотличимый от поздних сумерек предыдущего.
    Еще скучает в Ясной Поляне Толстой -ему суждено промаяться смертной тоской в новом столетии еще целых семь лет.
    И Чехов тоже еще жив, он умрет через год, хотя фраза "Ich sterbe" уже написана на его лице и ждет, чтобы он ее произнес. Но именно в 1903 году Чехов напишет свой последний рассказ "Невеста", полный, как нас учили в школе, светлых, то есть революционных, надежд на будущее... Правильно учили: тайноречь русских революционеров начиная с 60-х годов XIX века под "невестой" подразумевала революцию.
    Учили да недоучили: в традиции, куда более дальней и мощной, чем революционно-демократическая, - христианской, православной-церковной - "невестой" именовалась смерть, точнее - душа, освобожденная смертью для встречи с женихом небесным.
    Как человек глубоко православный и, одновременно, демократ-разночинец, Чехов свободно владел обоими языками и распоряжался ими по своему усмотрению.
    Так что чего в рассказе больше - светлых надежд или мрачных предчувствий, -пусть решает российское министерство просвещения, не мое дело.
    Я же, со своей стороны, могу лишь прибавить, что, независимо от Чехова, 1903 год и впрямь впору объявить "невестиным": именно в 1903 году стали невестами, а затем и женами Л. Д. Менделеева, в супружестве госпожа Блок, и Н.И. Седова, она же -мадам Троцкая-Бронштейн.
    Да и само время заневестилось, невообразимо молоды все - и будущие палачи, и будущие жертвы: Ленину - 33 года, Александру Блоку - на 10 лет меньше, Сталину - и тому всего 24...
    У совсем еще юных Пастернака и Мандельштама ломается голос, и кто сейчас даст гарантию, что прорежется именно поэтический?

    Но повесть моя не о всех вышеупомянутых, не о них, так крупно наследивших в истории, что скорее история исчезнет, чем сотрутся следы.
    Нет, я намерена оживить одну неучтенную тень, промелькнувшую неслышно и канувшую безымянно: несусветный псевдоним, украшающий то единственное, что от моего героя осталось, - книгу.
    Псевдоним до сих пор раскрыть не удалось, несмотря на усилия лучших из мне известных библиографов. И все же я берусь заполнить биографической плотью этот случайно уцелевший контур: книга рассказала об авторе все, хотя посвящена она не его личной жизни, но исключительно отвлеченным размышлениям на тему: "Индивидуальность и прогресс".
    Книга: 338 страниц крупного, хорошо набранного шрифта, издана в Санкт-Петербурге в 1903 году, отпечатана в частной типографии Н. Н. Клобукова, что на Пряжке (строение под номерами 1-3)...
    Чем замечательна и занимательна эта книга, вынесенная случайной волной на мой засушливый берег?
    Занимательна всем, а замечательна тем, что автор, солидную фигуру которого мы отслеживаем то у Летнего сада, то на Фонтанке, то среди праздной и праздничной толпы на Невском, где он, быть может, неоднократно натыкается невидящим взором на ангелоподобный лик самого Александра Блока, - так вот, говорю вам, мой герой совершенно равнодушен и к Блоку, и к Неве с Фонтанкой, и к шелковому шороху дамских юбок, и к самим дамам в их шляпах с перьями и вуалях с мушками; он по-бетховенски глух к пушкинскому цоканью карет, к приветственным гудкам первых автомобилей и славной музыке проходящих мимо полковых оркестров...
    Короче: он неуязвим и недоступен для всей этой влажной и, как мы теперь понимаем, уже прощальной красоты, ибо своим внутренним взглядом требовательно и неотступно прикован к еще нетронутой целине распростертого перед ним нового века.
    Что же он видит? А вот что:
    "Скорость умственного движения растет в геометрической прогрессии, результаты личных усилий превосходят ожидания, зависимость между причинами и следствиями становится все очевиднее, мистическия пелены спадают одна за другой, - и человек чувствует себя жизнерадостным творцом чудес, сознающим в своем личном сознании единственное горнило для переработки сырых руд природы в ковкий материал социального прогресса... Предвидеть же конец этому совершенствованию решительно невозможно.
    ... По мере усиления рабочего класса возникает на наших глазах, - заметим, без катастроф (я тоже прошу это заметить. -М. К.) местное самоуправление. Рабочий класс поднял бремя приведения в равновесие прав труда и капитала. Но проходит критический момент, оформленная классовая идея усваивается всем обществом, - и класс утрачивает свою компактность и организацию"...

    Так хочется поработать Воландом и послать своего героя, как Степу Лиходеева, только не в Ялту, а дальше - в Лондон, где именно сейчас, в 1903 году, проходит съезд русской социал-демократии и где Ленин, зеленый от злых бессонниц и ненависти к идейным оппонентам, провел резолюцию о "революционной диктатуре пролетариата" и сколотил, пока еще на живую нитку, но с размахом, авангард русского рабочего класса - партию большевиков.
    Вот тебе и утрата организации! Знал ли наш автор что-нибудь об этих бурных лондонских каникулах русской революции?
    Может, и не знал (тоже мне, событие!), а если и знал, наверняка пренебрег: ведь по его выходило, что революционному радикализму отказано в будущем, - он уже в настоящем полностью преодолен:
    "Развитие индивидуализма поборет, мы не сомневаемся, недуги анархизма, как побороло уже коммунизм". Вот так. Побороло. Уже.
    С революциями покончили. А как с войнами?
    Через год начнется война (русско-японская) и, меняя имена и даты, пропашет все XX столетие, до самой последней его черты, да и тут, судя по всему, не остановится, но просто, поставив черту стоймя, впишет себя в порядковый номер следующего века.
    Так будет или не будет? Предвидится или не предвидится?
    Не предвидится.
    Конечно, не все благополучно: еще кое-где шовинистический угар портит воздух, а бряцание оружием режет слух, да и недавняя англо-бурская война чуть было не опорочила доброе имя "высокоинтеллигентных и свободолюбивых англичан" (характеристика автора).
    Но это так, мелочь, - ведь:
    "Война все реже тревожит Европу. Современные народы начинают понимать ея безусловный вред. Поэтому развитие милитаризма нужно скорее отнести за счет неустановившегося доверия между народами, нежели к замыслам тирании. С каждым днем пропаганда вечного мира раздается все громче. Военная слава переходит в разряд сомнительных доблестей"... И т. п., и т. п...
    (Я не злой человек, но каждый имеет право увидеть свои идеи осуществленными, а поэтому я от всей души желаю автору дожить не только до 1914-го, но и до 1941 года.)
    А пока что будущее в глазах героя выглядит таким же надежным и блестящим, как золотая десятка в 1903 году, потому что:
    "Жизнь вмещает отныне идею не спорадического, а вселенского единения человечества".

...Еще Вольтер издевался над Панглосом с его пошлой проповедью, что-де "все к лучшему в этом лучшем из миров". Но Вольтера знают все: вот он, запечатленный в мраморе безгубый череп мыслителя, маска вечно смеющейся смерти, Йорик, сострадающий бедному Гамлету...
    А Панглос?.. Кто таков?.. Кто прятался под этим носатым ложно-классическим именем?
    Вот я и спрашиваю: кто он, наш Панглос из города на Неве?..
    Он - еврей. Прямая улика - псевдоним: Эвиль-Рамовичъ.
    Почему псевдоним? Да потому, что фамилии такой нет и быть не может.
    Как правило, псевдонимом человек хочет сказать о себе нечто неповторимо личное, особенное, что наследственная фамилия, озабоченная родовым гнездом, не предусматривает.
    Иными словами, псевдоним - это бунт частного и личного против общего и коллективного.
    Что ж особенного хотел поведать о себе мой персонаж, против чего взбунтовался, укрывшись под двойной защитой комического сочетания, больше похожего на имя-отчество (что-нибудь вроде "Эмиль Петрович"), чем на двойную, даже выдуманную фамилию?
    Двойной фамилией имперское ухо не оглушишь - один Сумароков-Эльстом чего стоит! А Голенищев-Кутузов? Бонч-Бруевич? Карнович-Валуа? Или та, наконец, "двойчатка", что всех известней, милее и русее - Петров-Водкин?!.
    Однако, несмотря на пригожий славянский суффикс "-ович", даже с помощью самых ловких щипцов невозможно извлечь русский корень из сращения Эвиля с Рамовичем.
    Есть только один язык, в котором слово "эвиль" свободно дышит всеми своими гласными в мягкой согласной упаковке, и язык этот - иврит: "аейм" {(alef-vav-yud-lamed) - IR}, в переводе - представьте! - "глупец, дурак".
    Слово археологическое, в современном разговорном иврите почти не употребляется.
    В свете счастливой (со словарем) находки как-то померкла загадка Рамовича: то ли, с оглядкой на иудейские древности, автор намекает на Раму - завизированный ТАНАХом город, славный плачем праматери нашей Рахели; то ли перед нами просто-напросто еще раз обрезанный Абрамович. (В этом случае он и есть подлинная фамилия автора.)
    Как бы то ни было, одно несомненно: автор обучался древнеродному языку либо в хедере, либо с домашним учителем.
    Отчего мой герой самораспределился в дураки, мне, признаться, совершенно непонятно.
    То есть, конечно, сейчас, с высоты и дальности векового опыта, отделяющего нас от автора, - его сочинение иначе, чем памятником человеческой глупости, не назовешь. Это почти уникальный по чистоте образец куриной слепоты, поразившей человека перед лицом будущего.
    И добро бы только о грядущем шла речь, - тут выигрывают лишь пророки, гении или люди выдающегося аналитического ума - дара, не менее редкого, чем пророческий.
    Но Рамович и в настоящее тыкался, как теленок, - оттого и с будущим продулся вчистую: какой прогноз ни возьми - все вышло боком, комом, с точностью до наоборот.
    Но, черт возьми, он-то этого не знал!...
    Судя по книге, был он весьма и весьма образован: как изюм в сдобное тесто, в текст щедро натыканы латинские, французские, немецкие словечки и выражения; без тени робости автор полемизирует с Ницше, ссылается на Герберта Уэллса, чья слава только-только взошла, - стало быть, держит себя в курсе книжных новинок.
    Но он не цепляется за штаны авторитетов, - его собственная мысль свободна и неукротима.
    Так, если в первой главе она - мысль -бесстрашно погружается в пучину тысячелетий, дабы проследить "Власть типов в древних культурах" (название главы), то в главе последней взмывает в поднебесье и сигает по ту сторону горизонта, чтобы подвести итоги и наметить перспективы развития личности на сотни и сотни лет вперед.
    Надеюсь, мы уже достаточно подготовлены всем предыдущим и не содрогнемся от перспектив:
    "... Человеческий интеллект подвергнется коренному изменению, логика наша найдет способы более уверенного применения принципа аналогии и сократительные приемы заключения и систематизации" и т. п...
    Однако наш автор выказывает не только незаурядный теоретический ум, но и завидный практический разум: из текста однозначно вытекает, притом бурно, с пеной и до последней капли, что Аб-рамович - крестился.
    ...Когда протестант, протестуя против Бога - крохобора и процентщика, - переходит в католичество, когда католик, меняя толику оставшейся веры на всю ее таинственную полноту, принимает православие, а православный признает несравненную правоту буддизма, - значит, такое им вышло озарение свыше, такая выпала карма. И никто им не указ, и мораль тут не судья, не ответчик и даже не свидетель.
    Но крещение еврея - это совсем другой сюжет. Это драма отступничества, где конфликт разыгрывается вовсю не между одной верой и другой, но между верой и верностью, а проблема морали изначально видится как пробел в морали, переход на сторону вражьей силы ради личной выгоды.
    На рубеже XIX-XX веков массовое крещение евреев так корежит русский пейзаж, что Чехов вынужден отреагировать полубрезгливой заметкой в записной книжке:
    "Легкость, с которой евреи меняют веру, многие объясняют равнодушием" (религиозным, надо. полагать. - М. К.).
    Но, рассуждает Антон Павлович, у порядочного человека даже равнодушие должно быть религией.
    Иными словами, Чехов обвиняет выкрестов в отсутствии самоуважения и чувства собственного достоинства, т. е. того главного качества, которое есть у джентльмена, "порядочного человека" и которого нет у них.
    Спорить я не могу: во-первых, он - живой свидетель, во-вторых - Чехов.
    Но за бедного Эвиля я все-таки замолвлю слово: легкости у него нет и в помине.
    Мой герой переполошил всю мировую историю, поднял столб пыли со множества ученых томов, энциклопедий и справочников, растолкал и призвал к барьеру древние и новые народы - от эллинов и иудеев до немцев и русских, - чтобы доказать: нет у "мыслящей личности", как говаривали в ту эпоху, другого выхода, кроме как признать универсальную, последнюю и окончательную истину христианства:     "Участие каждого из нас - белых, желтых и черных; званных и незванных; христиан, евреев и язычников. -в равной степени в чистой муке Христова сердца, в великой жертве за мир Личности - вот где символ нашей равнозначительности и солидарности".

    Возможно, первые страстные споры автор вел как раз со своими соплеменниками, и не исключено, что именно один из них, в ответ на развернутое Рамовичем видение уже наступающего золотого века, отвесил презрительное "дурак!"...
    Если так - то псевдоним не самоирония, но вызов зарвавшемуся единоверцу.
    Во всяком случае, в заключительных строках Эвилева сочинения можно расслышать глухой отзвук той самой полемики:
    "Значение индивидуальности ясно большинству интеллигенции и без нашего свода фактов..."
       Стало быть, где-то в отдалении затаилось упертое меньшинство, которое книга "Индивидуальность и прогресс" призвана ущучить.

    ...По давней традиции "порядочных" евреев Германии и России Эвиль-Рамович принял протестантизм, в котором вполне грамотно видит "не мистерию, а этическое учение на теологической основе".
    Других личных мотивов крещения и желания вместе с "большинством интеллигенции" поучаствовать в благородном деле общечеловеческого прогресса я у своего героя не просматриваю.
    От его стиля, тяжелого, занудного и несговорчивого, как мебель в старокупеческом доме, так и веет педантичной ученостью какого-нибудь Берлинского или Цюрихского университета, откуда XIX век дольше, чем в остальной Европе, не хотел уходить на почетную пенсию.
    Да и само название книги - "Индивидуальность и прогресс" с подзаголовком "Этюды" - выглядит визитной карточкой XIX века: словно чувствуя себя последним в славном роду веков - приобретателей и накопителей культуры, век завещает свой необозримый капитал прямому наследнику - веку XX в виде ценных бумаг, таких как "Земля и люди" Элизе Реклю, энциклопедия "Мужчина и женщина", "Пол и характер" Отто Вейнингера (опять же с подзаголовком: "Мужчина и женщина", но уже "в мире страстей и эротики"). Замечательно, что этот эпохальный - в смысле "сделавший эпоху" - труд увидел свет в том же 1903 году, что и опус нашего героя. Через год Отто Вейнингер, тоже еврей и тоже крещеный, не дожидаясь сюрпризов, которые уже припас начавшийся век, застрелился.
    Что ж до Эвиля, то он, уверена, от столь громкого жеста принципиально уклонился и в 1904 году, и во все последующие годы.
    В Петербург он вернулся, скорее всего, потому, что владел там прибыльной недвижимостью, - человек бедный столь тяжкую умственную работу просто физически бы не осилил.
    На еврейского вундеркинда Рамович не похож, а потому в год издания книги я вижу его не юношей, как Блок или Вейнингер, но зрелым мужем лет 35, унылого облика, в рединготе и котелке, а по праздникам - в цилиндре... Аккуратно посещал соседнюю кирху - он лютеран любил богослуженье, -женился на петербургской немочке, какой-нибудь Минне Францевне, обзавелся пухлыми розовощекими детьми...

    А дальше... Что - дальше?
    Октябрьскую революцию мог пережить, а мог и не пережить. Если эмигрировал, то конечно и только в свою любимую Германию. (Воображаю его раздавленное сердечным приступом лицо в день прихода Гитлера к власти.)
    Как бы то ни было, внутренний голос подсказывает мне, что после 30-х годов прогрессивное, да и всякое другое человечество Эвиля-Рамовича в своих рядах недосчиталось.

    Чего не скажешь о книге. Вот где карьера, вот где будущее, вот где успех! А в самом деле - где? А в Израиле, где ж еще?!
    Книга попадает в подмандатную Палестину и сразу занимает самые выгодные позиции.
    На печатях, отмечавших ее передвижение с одного теплого места на другое, значатся: Гистадрут еврейских рабочих в Стране Израиля, исполком; Центральная библиотека и Исследовательский отдел им. Нахмана Сыркина - там капитальный труд Эвиля учтен под номером 49154; и, наконец, культкомиссия партии "Ахдут ха-авода Эрец-Исраэль" ("Рабочее единство Страны Израиля"), где "Индивидуальность и прогресс" оприходована под номером 4066. (Кстати, "Рабочее единство" - первая партийная ячейка покойного Ицхака Рабина.)

    Присмотримся: перед нами - руководящая элита тогдашней общины: интеллектуальная (исследовательский отдел, культкомиссия), административно-партийная (Гистадрут, "Рабочее единство" - будущая Авода).
    Кто привез книгу - ясней ясного: наш брат, русский еврей-репатриант; в тогдашнем своем массовом образе это, прежде всего, социалист любого из наличных оттенков - от эсеровско-бундовского до интернационально-социал-демократического.
    Возможно, владелец книги получил ее из рук самого автора, возможно, каким-то другим путем.
    Важнее, что он взял ее с собой на Святую Землю, - а люди это были легкие, прошлым и вещами себя не обременяли: книга, значит, была дорога не как память, но устремленной в будущее светозарной мыслью.
    Будучи истым коллективистом, владелец передал книгу общественным организациям: чтобы и другие читали и понимали, какие есть на свете еврейские головы.
    Ко мне завещание Рамовича попало со множеством карандашных помет, вопросительных и восклицательных закорючек, взволнованных подчеркиваний и прочих знаков усиленного внимания.
    Мой вывод: книга была не просто многократно многими читана и почитаема, - она превратилась в тайную доктрину, бережно передававшуюся от одного поколения ашкеназийской политической элиты к другому, - достаточно сравнить идеологию наших нынешних левых с розовыми туманностями Эвиля-Рамовича: он всей душой за "индивидуальность" (в смысле "личность") и против национально-родовой закрепленности, - они тоже, только сегодня это называется "правами человека", но, при всем своем культе личности, Рамович - отнюдь не остервенелый индивидуалист (не случайно же облаял Ницше!), - напротив, можно смело утверждать, что только обществом он и озабочен, поскольку лишь в обществе равных возможностей для всех его граждан видит противовес исторически изжившему себя, архаичному национальному государству, - то же и наши левые, да еще как тоже!
    Что ж до социального устройства, тут уравновешенный, но либеральный Эвиль ближе всего к социал-демократии европейского толка, каковыми западными социал-демократами и выставляются ныне наши левые радикалы.
    В довершение ко всему и в отличие от нравственного урода и женоненавистника Вейнингера, Рамович страстный феминист: освобождению женщины и ее равным с мужчиной правам он посвятил отдельную восторженную главу.
    Эх, если бы еще обронить что-нибудь веское в защиту неотъемлемых прав гомосексуалистов и лесбиянок! Но - не додумал, проморгал. Ничего: ученики допели.
    Зато антиимпериализм, антишовинизм и антирасизм собраны у него в нарядный и душистый букет "цветов добра".

    И все же что-то очень-очень важное пропущено, чувствуете? Ведь приехали в Палестину не просто социалисты, но социалисты-сионисты, будущие строители, защитники и первые граждане первого в мире еврейского государства!
    С сионизмом-то чем им Эвиль мог помочь? Помог. И еще как помог!..
    ...Боюсь, что портрет Рамовича моей кисти создал не совсем верное о нем представление, каким-то нарисовался он горбоносым Маниловым, вперяющим мечтательный взор в ничем не омраченные дали. Это не так: на заре туманной юности века он заглянул в его закатные часы, увидел сионистскую мечту воплощенной и соответствующе ее оценил:
    "К проявлениям расовой розни относятся еще два явления: антисемитизм и сионизм. Это две партии противников, разыгрывающие, в сущности, одну и ту же карту. На радость своим врагам часть - незначительная, впрочем, - евреев объявила себя, действительно, не более, как находящимся в плену мелким народцем, чувствующим себя не у места в среде универсальной культуры Европы. Начались мечты о восстановлении ничтожного расового государства на началах племенного и одноверного сожительства. Отсюда - сионизм, этот странный выходец из могил отживших культур.
    К счастью, как не все "арийцы" антисемиты, так и не все евреи сионисты". И т. д., и т. п.
    Это и есть постсионизм, именно это, а не трусливый риторический кисель наших постсионистов, у которых одно успокоительно лживое слово вязнет на языке, а десять откровенно Эвилевых держатся в уме.
    Так что нечего огрызаться на настоящее и скулить на будущее, когда весь опыт сзади.
    (1903 год, как известно, - это год Кишиневского погрома. Любопытно, отнес наш автор свою рукопись в типографию Н. Н. Клобукова до погрома или после?
    Уверена: если даже погром разразился, когда книга была уже в наборе, на г-на Рамовича это так же не произвело впечатления, как арабский террор и арабская ненависть не впечатляет наших миротворцев.
    Не такая это порода, чтобы универсальная идея спасовала у них перед еврейской кровью.)

    ...Из двух геометрических моделей времени, предложенных на выбор местом нашего проживания - восточной окружностью и западной прямой, - мне лично не нравятся обе.
    Циклическое время Востока мне претит по причине жуткой клаустрофобии. Меня равно мутит в закрытом лифте и в закрытом обществе, а также при виде лепешечного круга, до краев набитого восточными пряностями, восточными сладостями, восточной музыкой и восточной мудростью, приторной, как шербет, и пресной, как пита.
    Что ж до ограниченной с обоих концов иудео-христианской прямой, - она идет вразрез моим историософским убеждениям: я не верю в концепцию времени, похожего на один-единственный, когда-то раз и навсегда отснятый фильм, из которого каждому поколению демонстрируют лишь определенную часть, и только какому-то последнему человечеству дано будет узреть "энд" и осмыслить, такой ли уж он "хеппи".
    Не верю я и в секулярную версию этой мифологической фабулы: снимается много фильмов, но каждый - по заранее заготовленному сценарию. (Детерминистская концепция истории.)
    Если уж время должно иметь какой-то зрительный эквивалент - пусть это лучше будет ниоткуда и никуда текущая извилистая река со множеством неожиданных излучин и рукавов, чем Волга, с прямолинейной тупостью впадающая в Каспийское море.

    ...Между русскоязычными израильтянами и ивритским Израилем существуют давно уже не временные, но постоянные трудности общения, какая-то стена, в лучшем случае - прозрачная: увидеть можно, дотронуться - нельзя; нерелевантность, одним словом, прибегая к излюбленному ивритскому понятию.
    Для такой тягостной и тягомотной ситуации я вижу только одну причину, которую бы определила как "темпоральную аномалию": мы с ними попросту принадлежим к разным временным потокам.
    Тут не тайная или явная враждебность с обеих сторон, не культурная и даже не психологическая разность, но больше и безнадежней: разрыв, израильские часы отстают от русско-еврейских ровно на век, секунда в секунду.

    ...За последние годы не было произнесено более значительных, ключевых слов, чем те, с помощью которых Шимон Перес объяснил суть внутриизраильского политического противостояния: это, сказал он, конфликт между израильтянами и евреями.
    Понимать это надо так:
    Израильтяне построили Израиль и позволили евреям в нем поселиться, но евреи, вместо благодарности, возмечтали о власти, власть же им давать нельзя, потому что они правые, т. е. кругом не правы, и к тому же религиозные обскуранты, а израильтяне - левые, они за мир во всем мире, а также за социальный и научно-технический прогресс.
    Все верно, но с одной поправкой: те, кого Перес называет израильтянами, - это русские и восточноевропейские евреи-социалисты 1903 года издания, а те, кого он называет евреями, - это евреи прямиком из позднего Средневековья, застрявшие где-то между XVI и началом XVII века.
    Конечно, в сравнении с ними или окружающим арабским XV столетием израильский XX век - колоссальный рывок, высшая точка на шкале времени, но ведь на дворе уже 3-е тысячелетие, XX век облетал до последнего листика!
    Когда-то, в начале столетия, русские евреи завезли в здешние косные места дыхание больших эсхатологических ожиданий, -то был последний глоток доставшегося им исторического воздуха, - и они его законсервировали, засушили, - нигде время так легко и быстро не останавливается, как в общине.
    А израильское общество так и осталось общиной, поскольку изначально было социалистическим.
    Идея о том, что на самом деле социализм - это близкий к первоисточнику вариант религиозного (иудео-христианского) сознания, еще не так давно была достоянием одиноких независимых умов, - теперь об этом болтают на всех перекрестках.
    Перес утверждает, что его социализм родом из откровений еврейских пророков, тов. Зюганов объявил, что корни русского коммунизма тянутся, не сворачивая, в глубь евангельского учения. Оба правы.
    Поэтому никакого светского Израиля не существует, - есть две секты, ненавидящие друг друга со страстью приверженцев разных культов.

    Мне повезло: в тот же день, когда я увидела Шимона Переса, по телевидению поющего гимн Интернету, - с разрывом в несколько минут по радио я услыхала исповедь убийцы собственной жены и детей: в своем преступлении он обвинял Интернет (его жена крутила по Интернету виртуальный роман).
    Симметрия полная: если на одном конце Интернет воплощает орудие преображения и спасения, то на другом - орудие Сатаны.

    ...Как законный потомок и прямой наследник пламенных революционеров, Шимон Перес умеет не только страстно любить, но и страстно ненавидеть.
    Известно, что он любит: Интернет. Но не утаил он от общественности и предмет своей ненависти: это история.
    Лишняя, ненужная, вредная, изучать ее - только время терять: ведь история - это собрание ошибок и заблуждений, один Наполеон чего стоит! (В смысле ничего.) Не лучше ли все начать с чистой страницы, особенно сейчас, когда так свободно можно открыть ее в Интернете?
    Здесь не только извечный страх верующего и социалиста перед историей - этим хлопотным и опасным довеском к однажды и навсегда обретенной неизменной истине, - здесь ещё и заурядная глупость, почти комичное неумение думать: ведь Интернет -это всего лишь очередная техническая игрушка западной цивилизации, для которой время - это форма истории, а бытие - ее содержание.
    Короче: не будь Наполеона - не было бы Интернета.
    (Своими последними достижениями в области новых технологий Израиль всецело обязан массированному вторжению молодых "русских" специалистов.
    С некоторыми я знакома и знаю: их одушевленность историей - мировой, русской, еврейской - точно такая же, как у моих сверстников, а до нас - у всех прежних поколений живших в России евреев.)

    ...В 1915 году Мандельштам, оглянувшись окрест себя, сокрушался: "Есть великая славянская мечта о прекращении истории в западном смысле слова... Это - мечта о всеобщем духовном разоружении, после которого наступит некоторое состояние, именуемое "миром". Мечта о духовном разоружении так завладела нашим домашним кругозором, что рядовой русский интеллигент иначе не представляет себе конечной цели прогресса, как в виде этого неисторического "мира" ("Петр Чаадаев").
    Мандельштаму не нравились славяне, - посмотрел бы он на нынешних израильтян! И то сказать; история развернулась не по Эвилю, не по его предписанию и расписанию, а раз так - весь XX век побоку, за скобки его, в глушь, в Россию! Пусть у всех давно уже понедельник, - у нас суббота только начинается.

    ...Так что же произошло и происходит? Ловушка? Фатальная ошибка сотен тысяч русскоязычных евреев, попавших во временной отстойник, в непроточную заводь, где время только плесневеет и разлагается?
    Нет, все может быть иначе: между разными временными потоками прорывают каналы, возводят шлюзы, наводят мосты; время расшевеливают, расталкивают - если есть пространство. Было бы тело - душа вернется.
    Но страну утаскивают из-под ног как половик; сводят, как цыган лошадь из конюшни, и не ночью, тайком, а днем, при солнечном свете, у всех на глазах, не скрываясь.

    ...Неисчерпаемо телеинтервью с Пересом: вот журналист, завороженно, как старовасюковец - Бендеру, внимая вдохновителю и организатору "мирного процесса", робко спрашивает: а найдется ли для Израиля место в этом новом блистающем интернетном мире?
    Перес отвечает: еврейский народ, в силу присущих ему нравственных ценностей и чувства справедливости, сыграет достойную роль и при новом мировом порядке.
    Заметим: еврейский народ. Об Израиле - ни слова.
    Но и в этом случае Шимон Перес лишь рабски копирует незаменимого Рамовича:
    "Большинство современников понимает, что евреи достаточно поработали кровью и духом в борьбе за новую культуру для того, чтобы иметь гораздо более прав на гражданство в Европе, чем в Палестине".
    Заменим Европу на весь мир - выйдет и более просторно, и более актуально.

    ...Не залежалось и Эвилево христианство: оно, и только оно, снабдило израильскую религию мира основными моральными заповедями, из которых первая по важности - это заповедь об искупительной жертве, от незабвенных "жертв мира", уже вошедших в золотой фонд черного юмора, - и до жертвы землей, понятно, в обмен на мир. Душевный.

    ...Во времена Рамовича универсализм говорил на нескольких европейских языках, носил смокинг и осенял себя крестным знамением. Для продолжателей Рамовича универсализм говорит по-арабски, исповедует ислам и отплясывает танец живота.
    ...Предлагаю на выбор несколько вариантов, ни один не хуже другого: первый - проигранная война, - деморализованные нации не побеждают. Вариант второй: ленивое умирание в границах 67-го года, без Голан и без Иерусалима. Это будет возвращение не только в пространстве, но и во времени: наученные горьким опытом будущего, израильтяне не допустят больше "русской" культурной автономии, самой для них невыносимой.
    Что мы уже бредем по этому этапу, доказывают наши понурые спины и резкое сокращение числа русскоязычных культурных учреждений.
    Но и этот этап не последний, а переходной. Эпилог же, судя по всему, распишется по мотивам Южной Африки: арабское большинство, демократически избранное арабское правительство со всеми его институтами, еврейская автономия, робко жмущаяся к береговой линии и высматривающая на горизонте корабли 6-го американского флота...
    Короче: слушайте Азми Бишару, он не обманет, за ним последнее слово.

    ...У своих друзей-сабр я спросила, знакомо ли им слово "эвиль".
    Они рассмеялись: а как. же! "Эвиль" - это "типеш" ("глупый"), "ло коль-ках хахам" ("не слишком умный"). Но тут вмешалась их тринадцатилетняя дочь и сказала со знанием дела: "Эвиль - это идьот!"
    И этим уточнением описала для меня пологий маршрут израильской левой: от идиота - к бесам.
    "Иварон" ("слепота") - говорят некоторые израильтяне о своих соотечественниках. А я говорю: "эвилут" - идиотизм.

    Где выход? И есть ли он?

    Я верю только в акцию духовного неповиновения, в интеллектуальный бунт. Он бы оправдал себя, будь у нас время. И он тем более необходим, если у нас времени нет.

---------------------------------